ГОРАЦИЙ, КВИНТ ФЛАКК

(65-8 гг. до н.э.) древнеримский поэт

Выдающийся поэт эпохи императора Августа Квинт Гораций Флакк был младшим современником Вергилия. Он родился в Венузии, на юге Италии. Отец его был воль­ноотпущенником и владел небольшим имением. Он дал своему сыну хорошее образование. Сначала Гораций учил­ся в Риме, в школе, где изучал Гомера и древних римских поэтов, а потом уехал в Афины. Там он занимался гречес­кой поэзией и философией.

Интерес к вопросам этики, свойственный современни­кам Горация, усилился у римлян еще со времен Цицеро­на. Философия понималась ими как наука о нравах. Од­нако и в этих вопросах Гораций не придерживался строго определенной философской школы. Для него характерно пестрое, непоследовательное сочетание взглядов и требо­ваний разнообразных философских систем.

Воспитанный в духе верности республике, в 42 году Гораций сражался в Греции в войске Брута, последнего защитника республики. Разгром Брута будущий поэт при­нял как трагедию, он с трудом вернулся в Италию и, «на­ученный бедностью дерзкой», начал писать стихи. Это сблизило его с Вергилием и Варием, а те, в свою очередь, представили его Меценату. С этих пор дружба с Мецена­том стала постоянной опорой для будущего поэта.

Имя Горация — одно из самых популярных среди имен писателей древности. Даже те, кто никогда не читал ни одной его строчки, обычно знакомы с ним. Гораций был частым гостем в русской классической поэзии. Недаром Пушкин в одном из первых своих стихотворений перечис­ляет его среди своих любимых поэтов: «Питомцы юных Граций, с Державиным потом чувствительный Гораций является вдвоем...», а в одном из последних стихотворе­ний ставит его слова эпиграфом к собственным строкам на знаменитую горациевскую тему: «Я памятник себе воз­двиг нерукотворный...».

Но если читатель, плененный тем образом «питомца юных Граций», какой рисуется в русской поэзии, возьмет в руки стихи самого Горация в русских переводах, его ждет неожиданность, а может быть, и разочарование. Неров­ные строчки, без рифм, с трудно уловимым переменчивым ритмом состоят из длинных фраз, которые перекидывают­ся из строчки в строчку, начинаются второстепенными словами и лишь затем, медленно и с трудом, добираются до подлежащего и сказуемого. Странная расстановка слов, естественный порядок которых, словно нарочно, сбит и перемешан. Великое множество имен и названий, звуч­ных, но малопонятных и, главное, совсем, по-видимому, не идущих к теме. Странный ход мысли, при котором сплошь и рядом к концу стихотворения поэт словно забы­вает то, что было вначале, и говорит совсем о другом. А когда сквозь все эти препятствия читателю удается уло­вить главную идею того или другого стихотворения, то идея эта оказывается разочаровывающе банальной: «На­слаждайся жизнью и не гадай о будущем», «Душевный покой дороже богатства» и т.д. Вот в каком виде раскры­вается поэзия Горация перед неопытным читателем.

Если после этого удивленный читатель, стараясь по­нять, почему же Гораций пользуется славой великого по­эта, попытается заглянуть в толстые книги по истории древнеримской литературы, то и здесь он вряд ли найдет ответ на свои сомнения.

И все-таки Гораций был гениальным поэтом, и лучшие писатели Европы не ошибались, прославляя его в тече­ние двух тысяч лет как величайшего лирика. Однако «ге­
ниальный» не значит «простой и легкий для всех». Его гениальность — в безошибочном, совершенном мастер­стве, с которым он владеет сложнейшей поэтической тех­никой античного искусства — такой сложной, такой изощ­ренной, от которой современный читатель давно отвык.

Из сочинений Горация наиболее известны «Сатиры», которые состоят из двух книг, написанных в 35 и 30 гг. до н.э., затем следуют «Эподы», относящиеся к 30 г. до н.э., «Оды», состоящие из четырех книг, три из которых Гора­ций написал в 23 году, а четвертую— в 13 году до н.э., «Юбилейный гимн», написанный в 17 году до н.э., и «По­слания» в двух книгах, появившиеся в 20-м и после 13 года до н.э.

Все они, кроме четвертой книги «Од» и второй книги «Посланий», посвящены Меценату. «Сатиры» и «Посла­ния» написаны гекзаметром, и Гораций именует их «бесе­дами», остальные произведения написаны сложными ли­рическими размерами. По стихам Горация еще легче, чем по стихам Вергилия, определить, как меняется мировоз­зрение их автора, переходя от неприятия мира к понима­нию и приятию. Вторая книга «Од» Горация содержит и сочинение «Наука поэзии», в котором автор изложил свое понимание поэтического искусства.

Первое, что привлекает внимание при взгляде на об­разцы стихов Горация, — это их удивительная веществен­ность, конкретность, наглядность. В одной из первых од — «Славный внук, Меценат...» — Гораций быстро переби­рает вереницу людских занятий — физические упражне­ния, политику, земледелие, торговлю, безделье, войну, охоту, чтобы назвать наконец свое собственное — поэзию.

Гораций слагает свои стихи из мгновенных кадров, зримых и слышимых. Он хочет показать войну — и вот перед нами рев рогов перед боем, отклик труб, блеск ору­жия, колеблющийся строй коней, ослепленные лица всад­ников, и все это в четырех строчках. «Жуткая веществен­ность», — скажет о горациевской образности Гёте. Поэт хочет показать гордую простоту патриархального быта — и пишет, как в доме «блестит на столе солонка отчая одна». Он хочет сказать, что стихи его будут жить, пока стоит Рим, — и пишет: «Пока на Капитолий всходит верховный жрец с безмолвной девой-весталкой».

Иногда предельная отвлеченность и предельная конк­ретность сливаются, и тогда возникает, например, алле­горический образ Неизбежности, вбивающей железные гвозди в кровлю обреченного дома. Географические обра­зы раздвигают поле зрения читателя вширь, мифологичес­кие образы ведут вглубь. Гораций любит географические эпитеты. И если эти образы придают горациевскому миру перспективу в пространстве, то мифологические образы придают ему перспективу во времени. Любое чувство, любое действие самого поэта или его современников мо­жет найти подобный прообраз в неисчерпаемой сокровищ­нице мифов и легенд.

Любовь— еще одна тема, в которой поэты обычно стараются дать волю своей страсти, а не умерять, не ук­рощать ее. Все, только не Гораций. Любовных од у него большое количество, но чувство, которое в них воспева­ется, — это не любовь, а влюбленность, не всепоглощаю­щая страсть, а легкое увлечение: не любовь властвует над человеком, а человек властвует над любовью. Любовь, способная заставить человека делать глупости, для Гора­ция непонятна и смешна. Самое большее, на что спосо­бен влюбленный в стихах Горация, — это провести ночь на холоде перед дверью неприступной возлюбленной, да и то эта ода заканчивается иронической нотой: «Сжалься же, пока я не продрог вконец и не ушел восвояси!»

Для Горация единственный источник душевного по­коя — это довольство своим скромным уделом и свобода от всяких дальнейших желаний:

Будь доволен тем, что в руках имеешь.

Ни на что не льстись и улыбкой мудрой

Умеряй беду. Ведь не может счастье

Быть совершенным.

Есть лишь одна сила, от которой нельзя быть незави­симым, от которой нет убежища. Это смерть. Именно по­этому мысль о смерти тревожит Горация так часто и так неотступно. Чтобы преодолеть смерть, победить ее, чело­веку дано одно-единственное средство — поэзия. Чело­век умирает, а вдохновенные песни, созданные им, оста­ются. В них бессмертие и того, кто их сложил, и тех, о ком он их слагал. Поэзия делает поэта равным богам, да­руя ему бессмертие и позволяя обессмертить в песнях друзей и современников. Не случайно свой первый сбор­ник Гораций завершает гордым утверждением собствен­ного бессмертия — знаменитым «Памятником»:

Создал памятник я, бронзы литой прочней.

Царственных пирамид выше поднявшийся.

Ни снедающий дождь, ни Аквилон лихой

Не разрушат его, не сокрушит и ряд

Нескончаемых лет, — время бегущее.

Нет, не весь я умру, лучшая часть меня

Избежит похорон. Буду я вновь и вновь Восхваляем...

Слава Горация гремела по всей стране и за ее преде­лами. Когда он приезжал из своего сабинского поместья в шумный, не милый ему Рим, люди приветствовали его на улицах, иные показывали пальцами на этого невысо­кого, толстенького, седого, подслеповатого и вспыльчи­вого человека. Но Гораций все более чувствовал себя оди­ноким. Вергилий и Варий были в могиле, вокруг шумело новое литературное поколение — молодые люди, не ви­давшие гражданских войн и республики, считавшие все­властие императора Августа чем-то само собой разумею­щимся. Меценат, давно отстраненный Августом от дел, доживал жизнь в своих садах; измученный нервной бо­лезнью, он терзался бессонницей и забывался недолгой дремотой лишь под плеск садовых фонтанов. Когда-то Го­раций обещал мнительному другу умереть вместе с ним: «Выступим, выступим с тобою вместе в путь последний, вместе, когда б ты его ни начал!» Меценат умер в сентяб­ре 8 года до н.э. Последними его словами Августу были: «О Горации Флакке помни, как обо мне!»

Помнить пришлось недолго: через два месяца умер и великий поэт. Его похоронили на римском холме Эсквилине рядом с Меценатом. Вместе со смертью великого поэта пришел конец и «золотого века» римской литературы.